Смотрю в окно - вот они еще щедро усыпанные пожелтелые ветки, как и те, что мелькали двумя неделями ранее за окном фирменного поезда. Смотрю на хрустящую листву и возвращаюсь назад. Закрываю глаза...
 
Проснулась. Стучат, стучат колеса по рельсам, обволакивают тем в тягучее времятечение, не отпускают от туманной дремоты. Заселение на верхнюю боковую прошло успешно, хоть и несколько взъерошило соседей - я заняла последнюю полку в купе. Мои попутчики уже с десяток часов жили в общем временном доме - "Арктика" стартовала накануне в полночь из Москвы.
Подъезжаем к Свири - временное оживление. Станция оказалась торговой точкой - в основном, клюква разного литража, яблоки и рыба. Как выразителен среди прочих торговцев один коренастый мужик в черных резиновых и в седом под цвет бороды спортивном костюме, выглаженном и чистом. Он несет в обеих руках апельсиново-желтые пластиковые ящики на подвязках, вроде палет, в которых много-много блестящей копчености. Кажется, я даже чувствую ее пленительный аромат. Кто ты, мужик? Рыбак, живущий на крутом склоне местной реки, или, может быть, работаешь на ГЭС Свирского каскада, не уж то просто торговец? Не знаю, но рыба у тебя хороша, и одет ты нарядно.
Едем дальше. За окном все оттенки охры, кадмия, сиены и умбры на фоне вечных елей. Чем дольше путь, тем стройнее деревца. Тонкоствольные березы, опаленные осенью, кажутся совсем хрупкими в этой недолгой золотой листве.
На железнодорожных станциях примечаю интересную табличку: две стрелки в разные стороны, согласно направлению, со словами выше - движение поездов на север, движение поездов на юг. Наш уверенно отстукивает на север.

Приближаемся к Петрозаводску. Когда-то, следуя обыкновенному сюжету судеб военных семей, маленькая девочка была вывезена отсюда, из карельских лесов в мерзлые тундровые сопки. Ее, только уже мудрую женщину, я встретила, возвращаясь с побережья Ледовитого короткой вздыбленной тропой в поселок. Бодрая Людмила Дмитриевна в теплой шапке и красном пуховике будто специально поджидала меня, (потом она так и сказала "вот, нашла человека") чтобы поделиться своей историей, чтобы познакомить с той Териберкой, какую я не знала. Издавна село было одним из самых крупных в мурманском районе поморским становищем, факторией трескового промысла. Рассвет пришелся на середину прошлого века, когда в Териберке было два рыбных завода, моторная станция, две церкви, больница, регулярное теплоходное сообщение, почтово-телеграфная контора, метеостанция, садик и школа. Впрочем, почта, садик и школа есть и сейчас, чего не скажешь о работающих рыбзводах, последний закрыли в прошлом году, нет уже и затона, и судоремонтных мастерских, в которых Людмила Дмитриевна проработала экономистом всю жизнь. Церкви сменил самодельный обустроенный энтузиастами приход в обыкновенном жилом деревянном доме, которому надстроили одинокий куполок, да рядом открываемая только "по событию" для отпевания очень красивая внутри, по словам моей героини, часовенка. Приписан к териберскому приходу батюшка из старинного намоленного храма в Коле, приезжает он сюда для служб. Мы гуляем по центральной улице, уже порядочно стемнело. Если днем поселок, окруженный горами, еще вполне себе имеет обычный, хоть и обветшалый, жилой вид, то к вечеру его обшарпанность и нелюдимость создают атмосферу забытого, увядшего и мрачного мира. По гаражам и сараям густо рассажены на цепях четвероногие немцы, разной степени потертости и окраса, но одинаково усердные в несмолкающем лае, в небе парят крупные ширококрылые вороны. Вот навстречу идет не то человек, не то космонавт - налобный фонарик превращает его голову в светящийся шар, а вместо тела читается только пустой пухлый силуэт, на поводке - скулящая мелкая собачонка.
"Рябины много, это все люди сажали, теперь уж в этих деревянных домах больше никто не живет, да и было их гораздо больше - вот здесь стоял дом, вот там три. В этом году сдали новый, семьи, что остались переселили туда, другие по сертификатам уехали в основном в Колу. Мне тоже предлагали, я отказалась. Вся семья здесь, сын, внуки. Муж похоронен в южной части поселка, там где песочек, море шумит, и чайки летают... У нас кто и уезжает, так тоскуют потом, вернуться хотят. Бабка одна переехала, так все сына просила вернут ее назад, хоть в самый развалившийся домишко, так и померла. Зачем отсюда уезжать? Сейчас напротив много туристов стало, и иностранцев тоже, обидно только, что разруха, хоть бы красоту да порядок навели..." - с грустью рассказывает Людмила Дмитриевна. Стараюсь утешить тем, что будет еще порядок, вот новый асфальт кладут, но зоркая бабуля отмечает, что разметку до конца не сделали, пешеходные переходы расчертить еще надобно и тут вдруг интеллигентно цитирует строки, намекая о скоротечном уже ее веку:
Вынесет всё — и широкую, ясную
Грудью дорогу проложит себе.
Жаль только — жить в эту пору прекрасную
Уж не придется — ни мне, ни тебе».
 
Это четверостишие из произведения Некрасова "Железная дорога". Как символично закольцевалась она в моем путешествии.
Поезд же в наши дни - романтичная декорация, некое развлечение... Уже вечер. Пассажирка в соседнем купе вздыхает: "Что же делать ночью, если весь день спишь?" И ведь отнюдь не бытовым кажется ее вопрос. А декорация ли? Может наша жизнь и есть этот самый поезд. И нет никого роста, нет никакого развития, а есть либо вагонная дремота, либо движение и остановки, есть подлинные вещи, которые в теплом вагоне принципиально непостижимы. Для этого нужно сойти. Может железнодорожный полустанок это момент твоего настоящего "присутствия" здесь. И выбор делаешь только сам - коснуться холода, неизвестности и правды. Или так дремать да сидеть, жуя доширак. Вот она рыба, вкусная, копченая, яблоки с огорода, ягода из леса - но там за окном. Кстати, куда делись занавески? Отверстия для перекладины, что вечно норовила упасть, только и остались без намека на уют. Будто в пузе фирменного поезда нет места для дома. Меня печалит этот путь прогресса, такое обезличивание, как серый цвет РЖД, стремление "формализовать" все, вдумчивое путешествие просто свести к процессу перемещения, как в школьной задачке, из точки А в точку Б, бездумно и безмысленно. А мне меж тем ехать 24 часа...
Пора ужинать, сладкого бы...
 
В очереди продуктового передо мной несколько человек, но я замечаю нечто удивительное, что меня просто увлекает, я рада небольшой толпе. Рядом с электронными весами и кассой лежат самые настоящие счеты! Как завороженная, смотрю за точностью продавщицы. Вот единицы младшего разряда стукнули костяшками вправо, вот полетели следом десятки, вот отшуршали сотни... Как виртуозно отсчитывала эта привлекательная молодая женщина то батоны, то колбасу...
Счеты - есть в этом что-то живое, настоящее. Человек - руки - деревянные костяшки - знакомый стук... Я против полной автоматизации жизни, против нарушения и подчинения природных ритмов. Я за натуральный цвет и естественную форму, за письма на бумаге и живые цветы, за воду из колодца и малосольные огурцы, за подлинное творчество, за живой голос и теплое прикосновение...
"Черный чай, шоколадку с цельным орехом и мороженное "Белые ночи" - удивила я несезонным выбором чернобровую. И снова: стучать костяшки о ребра...
 
Стучат колеса о рельсы вдоль линии судьбы. Уже ночь. В час за окном хорошо различим большой вокзал Кеми. Едва ли этот усталый провинциальный город может претендовать на расположение и душевность, но для меня он все же значимый. Пару лет назад августовским ранним утром именно отсюда началось мое осознанное движение... на север.
 
Ночь.
Мне не терпится. Идем главной дорогой к морю - не увидеть, так услышать его дыхание. Мой спутник освещает укатанную скачущую ухабами землю фонарем, настойчиво игнорируя мои наивные возгласы о том, что нужно лишь привыкнуть к темноте, и тогда искусственное освещение нам не потребуется. Впрочем, он прав. Впереди разбросаны неузнаваемые мной светящиеся окна. Лишь подойдя ближе, становится ясно - машины, военные учения. Мы сбиваемся с пути. Может в темноте видеть я и не научилась, но с картой все-таки мало-мальски дружу - обходя грузовики с тыла, возвращаемся на дорогу. Море уже вот-вот, слышен чуть уловимый прилив. Но что-то не так. Тревога после неожиданной встречи с военной техникой не смолкает, ощущается диссонанс. Совершенно спокойный безветренный сумрак, даже тепло - шапка и перчатки распиханы по карманам, на небе хоть и не яркое, но переливается осторожно северное сияние, по правую руку в нескольких километрах от нас на мысу безмолвно проблесками тикает Териберский маяк... Бензин! В воздухе стойкий запах горючего. Здесь у самого берега сурового Баренцева моря, где особенно чувствуешь превосходство, нерушимость природы, завораживаешься ее мощью и глубиной, так выразительно чужд и неправилен запах опасности, оружия и войны. Я думаю о том, отчего человек стремится подчинить все себе, стать единственным властителем мира, нарушить естественный порядок вещей...
 
Свет давно приглушили, планомерная качка убаюкивает.
"Всё хорошо под сиянием лунным,
Всюду родимую Русь узнаю...
Быстро лечу я по рельсам чугунным,
Думаю думу свою..."
Я погружаюсь в сон...
Утром позади остается Оленегорск. От него час автобусом до горного массива Ловозерские тундры, в сердце которого загадочное озеро духов с наскальным хозяином великаном Куйва. Чтобы попасть в мир Сейдозера нужно от рудника Карносурта преодолеть перевал Эльморайок. Живут за ним Куйвчорр да Ангвундасчорр, Маннепахк да Куандеспахк, Райявр да Сенгисьявр, Мурнуай да Чивруай. По-саамски чорр - это гора с плоской вершиной, пахк - с округлой, явр - значит озеро, а уай - ручей. Как меня завораживают эти диковинные названия лопарей, такие танцующие, клокочущие и уж точно таинственные. Имена же рек льются песней, они ласкают слух. Послушайте: Иоканга, Печенга, Пиренга, Ваенга, и особенно - Лувеньга...
Сколько же народов ты вмешаешь родная земля, сколько национальностей и языков - масштаб твой велик. Столько же широка, многогранна и неоднозначна душа народа твоего. Кто, как не русский мог назвать город за полярным кругом Африкандой?
 
Николай Николаевич, мой сосед с нижней полки, возвращается со свадьбы родственников из городка под Минском домой, в пригород Мурманска - Мурмаши. Мы разговариваем про рыбалку, про военные базы на арктических островах, про порт Карского моря Амдерма, где ему приходилось служить, про ядерные испытания на Новой Земле. Раскиданные по берегам Кольского, да и не только его, города и в самом деле почти все носят статус ЗАТО. Саму же Териберку не так давно открыли, убрали из пограничной зоны. Только пушки артиллерийской батареи береговой обороны так и стоят там до сих пор. Четыре корабельных стомиллиметровых защищали прибрежную полосу в годы Великой Отечественной. Огневая точка вступала в бой с немецкими кораблями и подводными лодками.
Людмила Дмитриевна расскажет, как, молодые, они с мужем, одноклассником, со школьной скамьи вместе, хитрые, прыгнуть на велосипеды, домчат до водопада по дороге, а дальше поднимутся на сопку к батареи: "Я сяду, обхвачусь покрепче за ствол, а муж и катает меня. Механизмы все хорошие были, рабочие, каждое колесико двигалось. Стоял там еще раньше прожектор, большой такой, красивый, так разбили его потом зачем-то, снесли". Прожектора я и вправду не нашла. А голые швеллеры и двутавры, поржавелые застопоренные штурвалы пушек, устремленных вверх, будто до сих пор охраняя наше небо, стоят на месте, на своих вечных позициях.
Заберусь я по металлическим зеленым скобам на пушку. Слева будет самая высокая гора, отмеченная железным пунктом триангуляции, сзади - деревянный поклонный крест, а справа и впереди - любимое море, уходящий в неизведанную туманную даль изрезанный гранитными мокрыми лбами и скальными откосами берег. Сяду на покрытие и в гордом одиночестве буду любоваться, вживаться в этот не охватываемый простор, многоуровневость, многослойность и криволинейность. Север это фактура - потрогай камень, покрытый шершавым вековым лишайником, прикоснись к земле, усыпанной кружевным упругим ягелем и переплетами корней стелющихся кустарников, опусти руки в воду озер и родников, острую от леденящего холода. Фактура севера читается во всем: в колючих макушках кустов, в потертых досках лодок, в характерах и судьбах. Что я здесь делаю, какие ответы хочу получить...? Меня "разбудит" громкий боевой залп ракеты. Вот они - учения, служба идет. Пора поворачивать назад, скоро стемнеет и будет сложно форсировать каменный переход через ручей у водопада, довольно и того, что мне уже в черных камнях стали видеться тюлени. (Наверно от радости, ведь я их и правда увидела здесь в море со скалы). Я вернусь в поселок и буду бродить среди оставленных жилищ, среди ушедшего вспять благополучия. Но мне думается, что здесь, в полумертвом городе, в этой покинутости и обшарпанности, в этом десятке оставшихся домов, в трех продуктовых магазинах с привозной рыбой да бешено дорогими овощами, острее чувствуется жизнь. В этой лишенности благ проявление судьбы видеться отчетливее, чем в большом городе, в электрическом тепле при сытом желудке. Нельзя не бояться холода, но можно быть к нему готовым. Они, жители старого села, к нему готовы. "У нас большие планы на Териберку. Я не хочу уезжать, ведь тут на самом деле есть все, что нужно для жизни, может быть только развлечений мало" - говорит мне совсем еще юная, но целеустремленная девушка Наташа. И я верю в ее планы, в ее искренность, в ее поколение и в то, что наступит в Териберке и порядок и красота. А Людмила Дмитриевна вспомнит другие строки и все будет хорошо:
"И в беде, и в радости, и в горе
Только чуточку прищурь глаза -
В флибустьерском дальнем синем море
Бригантина поднимает паруса."
 
Мы подъезжаем к столице Кольского полуострова. Днем, как и обещал Николай Николаевич, выглянет солнце, как он узнал, ведь утром погода была совсем недружелюбна - наверно, люди там лучше понимают законы природы, они больше обращают внимание на небо... В Мурманске меня встретит знакомый, отвезет на море (до него еще 200 км), и с чувством полного восторга от прекрасных выходных, свежего воздуха и с множеством красивых кадров вернется назад домой. А я останусь одна, чтобы продолжить свое северное движение, чтобы вместе с черникой, голубикой и шикшой собрать со склонов тундровых сопок еще и слова, а после связать их воедино...
 
Открываю глаза. Смотрю в окно - долгая в этом году осень. Держит позиции, не хочет отступать. Да вот-вот налетят ветра, и самый страстный сорвет, уронит в зиму ребристые листья. А снег принесет тишину, откроет новый счет и подарит другие истории.